В одной из комнат огромной коммуналки жили две грымзы. Они были родными сестрами, и если бы не существенная разница в возрасте, можно было бы подумать, что они близнецы: обе худые, сухощавые, с тонкими губами, с дульками на голове. Старушек не любили все в коммуналке. Молодые ненавидели грымз за то, что они часто делали замечания и вечно были недовольны: то громкой музыкой, то шумными вечеринками, то поздними возвращениями.
Дети побаивались грымз из-за того, что те жаловались на них родителям за малейшую провинность, например за невыключенный свет в туалете или брошенный фантик.
Милая и добродушная с виду Никитична презирала грымз за все: за их высшее образование, которого у нее самой не было, за отсутствие семьи и детей, за отвратительную манеру делать всем замечания. Она сама ни во что не вмешивалась, ни к кому с жалобами не приставала, на проказы детей не реагировала. А этим двум сестрам до всего было дело. Грымзы — они и есть грымзы.
Детей в коммуналке было много, шум и гомон стояли страшные. Частенько Алевтина Петровна грымза постарше, выходила, и поджав губы, отчитывала ребят:
— Ну нельзя же так орать! Может кто-то отдыхает сейчас? Дядя Петя со смены пришел. А может, кто-то книгу пишет. Валентина Петровна, например!
Вся коммуналка посмеивалась по этому поводу. А Никитична больше всех.
А потом грянула война. Началась блокада. Голодно стало не сразу. Коммуналка потихоньку привыкала к новым условиям. К карточкам, к похоронкам, к завываниям сирены, к бледным изможденным лицам друг друга, к тишине. И тишина рвала душу сильнее, чем довоенный шум. Алевтина и Валя стали еще худее, но по-прежнему надевали свои серые костюмы.
Никитична выходила только по необходимости. А однажды и вовсе пропала. Грымзы искали ее несколько дней подряд. Тщетно. Пропала старуха, словно не было её. А весной сорок второго в коммуналке первая смерть случилась. Умерла мама Толика. У него больше никого не было. Остался малец совсем один. Всем было мальчишку жалко, но что поделать — война. Все снова пошло своим чередом, и про Толика забыли. Забыли все, кроме грымз. Те взяли мальчишку под свою опеку. Подкармливали, смотрели за ним, ведь ему только одиннадцать исполнилось. Потом не стало мамы у Васи с Женей. Отец их на фронте, тоже вестей не было. И над ними взяли шефство грымзы.
Один раз в день сестры по очереди варили суп, колдовали над ним долго, мешали, подсыпали что-то. Суп получался вкуснейшим. Всех детей грымзы кормили этим супом. Каждый день в одно и то же время. И название ему придумали — «Разгильдяй».
— Баб, Аль, а почему «Разгильдяй»? — как-то поинтересовался Толик.
— Потому что суп этот мы варим по-разгильдяйски. Кто ж кладет в суп все подряд: и пшено, и перловку? да еще обойным клейстером приправляет… Иди, поляди: наколупала баба Валя клея-то. А то мне «Разгильдяй» заправлять пора.
Потом грымзы всех осиротевших детей к себе в комнату забрали. Все вместе жить стали: теплее и не страшно. Прижмутся дети друг к дружке, а баба Валя им сказку на ночь расскажет. Из своей книжки. Дети без неё спать не укладывались.
И обязанности у детей появились. Баба Аля строго следила, чтобы все при деле были. Толик печку топил, Вася дрова собирал и на растопку готовил. Девочки за водой ходили, карточки отоваривали.
Однажды Алевтина девочку с улицы принесла. Совсем плохонькую, еле живую. Выходили. Потом одного мальчика привела Валя… В общем к концу блокады в комнате сестер было двенадцать детишек. Выжили все. Как? Чудо, наверное.
Выросли детишки, разлетелись кто куда. Но про бабу Алю и бабу Валю никогда не забывали. Те так и жили в своей коммуналке. Дети их часто навещали. Помогали. Обе старушки почти до ста лет дожили. И книжку со сказками издали. А баба Валя еще и рассказы писала — про всех своих внучат.
А раз в год, в День Победы, все обязательно у Бабы Али и Вали собирались. Большой дружной семьей. И семья росла с каждым годом. Уж и правнуки рождаться стали. А знаете, какое главное блюдо было на столе? Правильно! Суп «Разгильдяй». Ничего не было вкуснее того блокадного супа. Приправленный добротой и силой духа, он сохранил детские жизни и юные души…
